«Я самый обыкновенный человек...»

Ирина Тлиф. «Корень рождения моего…» (К истории рода В. В. Розанова: статьи, архивные документы, воспоминания). — Кострома: ДиАр, 2005. — 336 с.: ил.

Василию Васильевичу Розанову повезло: его труды наконец-то вновь приходят к читателю, его имя уже заняло в истории русской культуры место, по праву ему принадлежащее.

Компенсируя ущерб, нанесенный отечественному розановедению доперестроечными неофициальными полузапретами и «неупоминаниями», исследователи рьяно взялись за осмысление огромного творческого наследия философа. Произведения Розанова активно изучаются, комментируются, рассматриваются с разных сторон и в разных аспектах. Защищаются диссертации. Пишутся новые книги, статьи, монографии. Издается собрание сочинений. Одно за другим выходят фундаментальные «жизнеописания»: Виктора Сукача («Жизнь Василия Васильевича Розанова “как она есть”» // «Москва», 1991—1992), Александра Николюкина («Голгофа Василия Розанова». — М.: Русский путь, 1998; «Розанов». — М.: Молодая гвардия, 2001. ЖЗЛ), Валерия Фатеева («В. В. Розанов: Жизнь. Творчество. Судьба». — Л.: Худож. лит., 1991; «С русской бездной в душе: Жизнеописание Василия Розанова». — Кострома: ГУИПП «Кострома», 2002). При наличии столь обширной фактографии исследователи зачастую просто обречены на «повторение пройденного»: казалось бы, единственное, что им в подобных случаях остается, это дополнять или уточнять сказанное ранее.

Тем не менее книгу «“Корень рождения моего…” (К истории рода В. В. Розанова: статьи, архивные документы, воспоминания)», вышедшую недавно в костромском издательстве «ДиАр», без преувеличения можно назвать уникальной.

В чем ее уникальность? Прежде всего в том, что теперь, благодаря многолетней, кропотливой работе краеведа, научного сотрудника Государственного архива Костромской области Ирины Тлиф, мы получили достаточно полный, прокомментированный свод документов, имеющих отношение к истории рода Розанова. А это — событие, очень значимое, и — отмечу особо — не только для Костромы.

Розановым И. Тлиф начала целенаправленно заниматься в 1993 году. На первых порах это был интерес к творчеству самого загадочного из русских философов, затем — желание дойти до истоков его мировоззрения, разгадать тайну его личности, которая заключалась в том числе и в его родословной, то есть в «корне рождения», как известно, уходящем в костромскую землю, где жили Елизаровы, предки Розанова по отцовской линии, и Шишкины — предки по линии материнской.

Сам Василий Васильевич, как это явствует из его ответов на вопросы анкеты Нижегородской комиссии (1909), об истории своего рода знал мало: «…не знаю дальше родителей, но дед был священником». Священником был не только дед — Федор Елизаров, но и прадед философа по «елизаровской» линии — Никита Иванов. В конце XVIII века он служил в Николаевской церкви села Николо-Ширь Кологривского уезда.

Первая глава книги целиком посвящена Елизаровым-Розановым. Из нее читатель узнает немало примечательных фактов и подробностей. Например, как возникла фамилия, которая так порой не нравилась ее знаменитому обладателю. «Среди духовенства было принято, отдавая детей в учебу, менять их фамилию на новую»; фамилии «часто производили от имен храмов, названий селений» и т. д. Не стал исключением из этого правила и Василий Федорович Елизаров: в 1834 году, при поступлении в духовную семинарию, он обрел фамилию, унаследованную его сыном Василием Васильевичем — «Розанов». По предположению И. Тлиф, Федор Никитич выбрал эту фамилию «в память <…> об одном из преподавателей — Василии Федоровиче Розанове (полном тезке его сына), у которого некогда сам постигал премудрости семинарских наук».

Происхождение обязывает. И как ни восставал Розанов против христианства и церкви, «церковные стены» всегда притягивали его. Да и таким ли уж «христоборцем» он был, если вдуматься? И. Тлиф убеждена в том, что в основе розановского «бунта» лежали чувства истинно христианские — любовь и сострадание.

Не менее тщательно прослеживается и «шишкинская» линия, которой посвящена вторая глава книги. В статье, предшествующей «поколенной росписи» обедневшего дворянского рода, рассказывается о подпоручике Иване Федоровиче Шишкине, отце Надежды Ивановны Шишкиной, ставшей в 1847 году женой В. Ф. Розанова.

Последняя, третья глава особенная: здесь собраны документы, письма и цитаты из произведений Розанова. Они дают представление о самых первых — ветлужском и костромском — периодах жизни будущего философа. Смерть отца, болезнь матери, сложные отношения между членами большой и, увы, недружной семьи — оставили в его душе неизгладимый след и дали ему полное право впоследствии с горечью вспоминать о «страшном» и «печальном» детстве. Однако И. Тлиф акцентирует внимание читателя и на светлых воспоминаниях, относящихся преимущественно к ветлужскому периоду, когда еще «был жив отец, кормилец и опора», и все были вместе, «согретые живительным млеком родства и любви»: ведь в конечном итоге они значили куда больше… Именно эти воспоминания предопределили появление двух важнейших, а в каком-то смысле и ключевых мотивов в творчестве Розанова: темы дома и культа семьи — как «самой аристократической формы жизни».

Книга написана мастерски: за внешней «незаметностью», лаконизмом авторского стиля и почти всегда беспристрастной манерой повествования видны и неповторимая индивидуальность (исследовательское «я») Ирины Тлиф, и ее личное отношение к поступкам и судьбам своих героев.

Композиционно материал, текстовый и иллюстративный (около восьмидесяти тщательно подобранных, редких фотографий, большинство из которых публикуется впервые), распределен таким образом, что при чтении возникает ощущение полной достоверности мира, воссоздаваемого на страницах книги. Это закономерно: в книге нет ни одного слова, не подтвержденного документом или строкой «поколенной росписи». Но авторский текст — не просто комментарий и уж тем более — не «преамбула» к документам, а документы — не «приложение» к авторскому тексту; они успешно дополняют друг друга, взаимодействуют.

Документы «говорят» о многом. Несмотря на неизбежную унификацию их внешнего оформления, они представлены в книге с сохранением особенностей стиля, пунктуации, а зачастую — и орфографии оригинала. Такова, например, «Опись имущества П. П. Розанова» от 29 октября 1930 года. За ней следует лаконичная «Выписка из протокола № 49 судебного заседания тройки ПП ОГПУ ПО ИПО» за подписью «Секретарь Тройки», поставившая точку в сфабрикованном по доносу деле «о контрреволюционных сборищах церковников», — зловещее свидетельство сталинской эпохи.

Как знать, не потому ли философ, слывший в революционно-демократических и либеральных кругах «махровым реакционером», столько раз предостерегал русскую интеллигенцию от увлечения радикальными идеями, не потому ли так страстно и язвительно обличал ненавистный ему «нигилизм», что одним из первых увидел, внутренне содрогнувшись, к каким ужасным последствиям эти идеи — при попытке воплотить их в жизнь — могут привести?

…Так кто же он, Василий Васильевич Розанов?

Бунтарь? Пророк? «Русский Ницше»? Или, как писал о нем Н. Бердяев, «гениальный выразитель русской природы, русской стихии», который «зародился в воображении Достоевского и даже превзошел своим неправдоподобием все, что представлялось этому гениальному воображению»?

Вероятно, эти определения верны — ибо каждое из них раскрывает какую-то грань розановского дарования; и ложны — в силу своей односторонности или «литературности». Розанов же целен и нисколько не «литературен».

Для Ирины Тлиф Розанов прежде всего — человек.

Но не так ли и он сам говорит о себе в одной из записей «Смертного»: «Я самый обыкновенный человек; позвольте полный титул: “коллежский советник Василий Васильевич Розанов, пишущий сочинения”.

<…> Да, мне много пришло на ум, чего раньше никому не приходило, в том числе и Ницше, и Леонтьеву <…>. Мне иногда кажется, что я понял всю историю так, как бы “держу ее в руке” <…>. Но сюда я выведен был своим положением <…>, да и пришли лишь именно мысли, а это — не я сам».

Автору книги «Корень рождения моего…» удалось не только создать первое родословие Розанова, но и постигнуть что-то очень важное из того, что составляет тайну розановского «я сам», удалось понять и, главное, принять Розанова-человека, со всеми его странностями, сложностями, противоречиями, которые многих отталкивают.

Если бы это было не так, книга получилась бы совсем другой. Может быть, не менее интересной и талантливой, но — другой.

Александр ВЛАСОВ